Бирк засмеялся:

– Откуда ты взяла, что я грязный? Хотя, конечно, так оно и есть. Но ты права. Уж лучше быть грязным, чем голодным. – Он стал вдруг серьезным:– Нет ничего хуже голода. Я должен был оставить хоть кусок хлеба для Ундисы.

– А я еще достану, – сказала Рони и о чем-то задумалась.

Но Бирк покачал головой.

– Нет, не надо. Я ведь не могу принести Ундисе хлеб, не объяснив ей, откуда он у меня. А Борка придет в ярость, когда узнает, что ты мне его дала да еще, что я стал твоим братом!

Рони вздохнула. Она понимала, что Борка так же ненавидел разбойников Маттиса, как Маттис – разбойников Борки. Как эта вражда мешала ей и Бирку!

– Да, – печально сказала она. – Встречаться мы можем только тайно.

– Верно, но я терпеть не могу такие тайны.

– Я тоже, – прошептала Рони. – Они даже хуже, чем старая вобла и долгая зима. Я не умею ничего скрывать.

– Но ради меня будешь? – спросил Бирк. – Зато весной нам станет легче. Мы сможем видеться в лесу, а не в этом промозглом подземелье.

Они оба так озябли, что у них зуб на зуб не попадал, и, в конце концов, Рони сказала:

– Пожалуй, я пойду, не то совсем замерзну.

– А завтра придешь? К твоему немытому брату?

– Ага, но только с густым гребешком и с набитым мешком.

И всю зиму Рони каждое утро приходила в подземелье к Бирку и угощала его тем, что хранилось в кладовой Ловисы.

Признаться, Бирку было неловко принимать ее дары.

– Выходит, я вас обираю, – говорил он.

Но Рони только смеялась в ответ:

– Я ведь дочь разбойника, вот я и беру все без спроса! К тому же она знала, что часть запасов, которые Ловиса держала в кладовой, разбойники отнимали в лесу у проезжих купцов.

– Разбойники вообще берут все без спросу. Это я в конце концов усвоила, – усмехнулась Рони. – Вот и выходит, что я делаю только то, чему меня учат. Так что ешь спокойно.

Всякий раз Рони приносила Бирку еще и по кульку муки и гороху, которые он тайно высыпал в опустевшие лари Ундисы.

«Вот до чего я дошла, – думала Рони. – Спасаю разбойников Борки от голодной смерти! Что со мной будет, если Маттис об этом узнает?»

Зато Бирк был так благодарен Рони за ее щедрость.

– Ундиса каждый день удивляется, что в ларях все еще остается немного муки и гороха, и уверяет, что это колдуют друды, – сказал Бирк, как обычно, со смехом.

Теперь он уже выглядел почти как летом, во всяком случае голодного блеска в глазах у него уже не было. И Рони это радовало.

– Слушай, а может, мать права? – сказал Бирк. – Может, и в самом деле колдуют друды? Потому что ты очень похожа на маленькую друду.

– Но только очень добрую.

– Добрее тебя на свете нет. Сколько раз ты еще спасешь мне жизнь, сестра моя?

– Ровно столько, сколько ты спасешь мою, – сказала Рони, – Просто мы уже не можем друг без друга жить. Я это знаю.

– Точно! – сказал Бирк. – Что бы об этом не думали и Маттис, и Борка.

А Маттис и Борка вообще об этом не думали, ведь они и понятия не имели, что названые брат и сестра видятся каждый день в подземелье.

– Ну, наелся, – спросила Рони. – Тогда держись, буду тебя чесать.

И, подняв гребешок, как меч, Рони подошла к Бирку. Бедные разбойники Борки, до какой нищеты они дошли, даже густого гребешка у них нет! Что ж, тем лучше! Ей нравилось прикасаться пальцами к шелковистым волосам Бирка, и она расчесывала их куда дольше, чем это было необходимо.

– Ну, все, – взмолился Бирк. – Хорошо расчесала, будет.

– А вот и нет! – ответила Рони, не выпуская гребешка из рук. – Держись!

Суровая зима постепенно отступала. Снег начал таять, а когда однажды полуденное солнце стало всерьез припекать, Ловиса велела всем разбойникам раздеться догола и выгнала их во двор, чтобы они вместо мытья покувыркались в снегу. Разбойники стали было ворчать, упираться. Фьосок уверял, что это вредно для здоровья, но ведь с Ловисой не поспоришь!

Надо выгнать зимний дух из помещений замка, говорила она, даже если какому-нибудь грязнуле это и будет стоить жизни. Она выставила всех на снег – голые, орущие и визжащие разбойники покатились по еще заснеженным склонам вниз, к Волчьей Пасти. Они кляли Ловису на чем свет стоит за жестокость, но терлись исправно, как она велела. Ослушаться ее они не смели.

Только Лысый Пер не стал кататься по снегу.

– Мне все равно скоро умирать, – сказал он. – И я ни за что не расстанусь со своей грязью.

– Тогда ладно, – согласилась Ловиса. – Но перед смертью ты хотя бы подстриги всем волосы и бороды.

Лысый Пер обещал. Ведь он опытный стригальщик, ловко стрижет коз и баранов, а значит, постричь этих крикунов ему ничего не стоит.

– Но учти, свои два последних волоска я подстригать ни за что не стану, – предупредил он. – Охота была мучиться, раз я все равно скоро лягу в землю.

И он погладил свою лысину.

Тогда Маттис обхватил его своими могучими руками и высоко приподнял над землей.

– И не вздумай помирать, понял? Я же ни одного дня не жил без тебя на белом свете… Ты что, решил тайком уйти от меня навсегда? Нет, ты не можешь со мной так поступить, ясно тебе, старый дурень?

– Ладно, малыш, я не буду спешить, – ответил Лысый Пер и довольно улыбнулся.

Весь остаток дня Ловиса стирала во дворе замка грязную одежду разбойников. А они тем временем рылись в чулане в сундуках со старым тряпьем, которое еще дедушка Маттиса награбил на лесных дорогах, подыскивая, чем бы пока прикрыть наготу.

– И как только люди в здравом уме могли носить такое платье, – изумлялся фьосок, с отвращением натягивая на себя какую-то красную хламиду.

И ему еще, можно считать, повезло, не в пример Кнотасу или Малышу Клиппу. Тем пришлось довольствоваться юбками и корсажами, потому что, когда они вбежали в кладовую, всю мужскую одежду уже успели разобрать.

Нельзя сказать, что от этого их настроение улучшилось, зато Маттис и Рони вволю нахохотались.

Чтобы задобрить разбойников, Ловиса сварила на ужин куриный суп. Они расселись за длинным столом, ворча и недовольно крякая, но все были чисто вымыты, подстрижены и просто неузнаваемы.

Как только по залу разнесся сладостный запах вареной курицы, ворчанье и недовольное кряканье разом прекратились. А после еды разбойники, как обычно, принялись петь и плясать, только, может, не так буйно, как всегда. Особенно Кнотас и Малыш Клипп избегали чересчур высоких прыжков.

8

Весна ворвалась в леса, окружавшие разбойничий замок, как ликующий крик. Снег растаял. Звонкими потоками сбегала вода со всех склонов, прокладывая себе путь к реке. А река бурлила и вскипала белой пеной в водоворотах и пела дикую весеннюю песнь, которая ни на миг не умолкала. Рони слышала ее все время, пока не спала, да и ночью сквозь сон тоже. Долгая ужасная зима миновала. Волчья Пасть давно очистилась от снега, теперь там звенел весенний ручей, и вода его завивалась вокруг конских копыт, когда Маттис и его разбойники в одно прекрасное утро наконец выехали через узкий горный проход. Они пели и свистели на скаку – о-го-го! Наконец-то начинается снова развеселая разбойничья жизнь!

И Рони вернулась наконец в свой лес, по которому так тосковала. Она давно уже рвалась туда посмотреть, как он выглядит теперь, когда растаяли снег и лед. Но Маттис был неумолим и не разрешал ей покидать замок. Весенний лес полон опасностей, говорил он, и только в тот день, когда он сам выехал из замка со своими разбойниками, он выпустил дочку на волю.

– Теперь беги! – воскликнул он. – Но гляди в оба и не утони в первой же луже!

– Непременно утону! – ответила Рони. – Чтобы ты накричался вволю!

– Ах, Рони, детка моя!… – почему-то горько вздохнул Маттис, потом разом вскочил в седло, помчался вниз по склону впереди своих разбойников и исчез из виду.